К И Н О К О Н Т Е К С Т : Ларс фон Триер: статьи

Павел Лунгин

Добровольные идиоты

(фрагмент)

О святости и безумии. Фильм "Идиоты" фон Триера потряс меня так, что, выйдя из кинотеатра, я тотчас вошел в него снова и посмотрел кино во второй раз. Критики я никакой не читал и даже про "Догму" слышал что-то очень неконкретное. Поэтому опишу только свои ощущения.

Начинается все с того, что некая женщина, обедающая в ресторане, вдруг понимает, что рядом с ней целая группа душевнобольных. Причем речь идет не о благородных шизофрениках, не об идиотах, описанных Достоевским, а о бедных дебилах, у которых капает слюна и валится еда изо рта. Зрелище удивительно неаппетитное. У одного из идиотов начинается припадок, группу срочно выводят из ресторана. Другой дебил вцепляется в руку героини, и та от неловкости следует за ним.

Идиотов грузят в микроавтобус, плененная женщина оказывается вместе с ними внутри, машина трогается... И вдруг на наших глазах идиоты превращаются в нормальных людей, болезнь исчезает. Оказывается, все было притворством, игрой, психологическим экспериментом. Просто человек десять молодых, образованных, остроумных мужчин и женщин во время отпуска собрались на пустой вилле и сказали себе, что проведут две недели, перевоплотившись в идиотов. Героине предлагают играть вместе с ними. Она, так же молча и так же ничему не удивляясь, остается на вилле.

Фильм начинается как комедия. Экскурсия на завод. Поход в муниципальный бассейн. Разгром большого супермаркета. Аттракцион следует за аттракционом, провокация за провокацией. Тут же обычные левацкие рассуждения о лицемерии буржуазного общества, которое принуждает людей улыбаться и любить идиотов, даже если в душе они их ненавидят.

Что же преодолевают эти нормальные молодые люди, притворяясь идиотами? Стыд. Тот самый стыд, который не смог переступить водитель "Ауди", боясь показаться слабаком.

А эти специально ставят себя в ситуации, где надо быть самыми слабыми, самыми глупыми, самыми больными и беззащитными. Они учат себя не играть с обществом по его законам, не стремиться быть успешными, здоровыми, предприимчивыми. Чем дальше и внешне, и внутренне они уйдут от рекламы, изображающей мускулистого красавца с доской для серфинга в одной руке и банкой холодной кока-колы в другой, тем лучше.

Сначала они изучают метод физических действий по системе Станиславского, чтобы вызвать в своей душе физиологическое ощущение собственного идиотизма. При этом каждый из них в любую минуту может крикнуть своему товарищу: "Не верю!" -- или, чтобы проверить глубину перевоплощения, поставить его в чудовищную ситуацию. Так поднимают ставки в покере, чтобы выяснить, блефует другой игрок или играет всерьез.

Осложнения в Датском королевстве. Едва мы осознали, что нормальность для "идиотов" хуже смерти и что они совершают что-то вроде коллективного убийства здравого смысла, как фильм делает неожиданный кульбит. Мы вдруг понимаем, что герои вовсе не такие нормальные, как нам показалось. Чем больше раскрываются их характеры, тем больше режиссер показывает нам, что у каждого есть свои глубинные психические проблемы. Более того, они их скрывают и от товарищей, и от самих себя.

Только тут мы начинаем осознавать, что перед нами все-таки идиоты Достоевского, больные, несчастные, измученные, неуверенные в себе, не умеющие или не решающиеся любить... А игры в дебилов -- это всего лишь маскировка, желание скрыть глубинное безумие под маской невинной болезни.

Ключевский, определяя государственный строй допетровской России, писал (цитирую по памяти): "Абсолютная монархия, ограниченная институтом юродства". Уже тогда божьи люди, божьи дураки, идиоты почитались святыми и имели право говорить правду там, где остальные не смели и подумать о ней. За это им приходилось платить полным отказом от нормальной жизни и даже от нормального вида -- в рванине и веригах, нечувствительные к холоду и к жаре, покрытые струпьями и паршой... Тем самым они несли на себе объявление: мы не такие, как все, мы не от мира сего. Они тоже хотели быть как можно дальше от образа удалого опричника с топориком и метлой или кого-то другого, выражавшего социальный успех того времени.

Хочет ли сказать Ларс фон Триер, что юродивость -- единственное убежище человека в нашем мире? Считает ли он, что безумцы избраны и излюблены Господом? Быть хорошим и быть юродивым -- значит ли это для режиссера одно и то же?

Или, наоборот, он говорит нам -- вы мудрецы и хитрецы, источенные психоанализом и собственными комплексами, вы "левые" и "зеленые", запутавшиеся в собственной демагогии и корыстолюбии, вы не станете праведниками. Ваша юродивость -- всего лишь игра сытых буржуа.

Ответить на эти вопросы невозможно, у каждого свое понимание фильма. Характерно, что "Идиоты" резко не понравились левой французской интеллигенции, которая, видимо, почувствовала себя неловко в контексте подобных рассуждений.

И еще одно из удивительных свойств этого буквально потрясающего фильма -- то, что его смысл открывается лишь в последней сцене. Когда становится понятно, что никто из молодых не в силах продолжать быть "идиотом" в своей повседневной жизни, и мы уже внутренне смиряемся с тем, что это были всего лишь две недели отпуска, психологическая стажировка и т.д., та тихая женщина из ресторана, непонятно почему присоединившаяся к "идиотам", вдруг говорит, что попробует сделать то, чего не смогли остальные.

Вместе с ней мы входим в небольшую мелкобуржуазную квартиру, в которой живут ее родители, муж и взрослые сестры. Во время семейного чаепития они не делают ей никаких упреков, не спрашивают, где она была все это время. Ведь оказывается, что ровно две недели назад умер ее единственный сын и что вместо того, чтобы пойти на кладбище, она неожиданно присоединилась к "идиотам".

Чинное чаепитие сопровождается хорошо организованным горем, как десертом. Все сдержанно, достойно и совершенно бесчувственно.

И тогда героиня вдруг превращается в юродивую, в "идиотку". Чай льется из чайника мимо чашки, пирог неудержимо падает из раскрытого рта... Все что угодно, только не эта фальшивая благостная скорбь!

И не зная, что нам делать -- смеяться или плакать, -- мы вдруг понимаем, что героиня победила. И еще мы осознаем страшную, неподъемную тяжесть материнского горя.

Даже не материнского -- просто горя. Это горе, в его библейской обнаженности, так велико, что не размазывает нас по земле, а, наоборот, поднимает вверх, в горние выси.

"Искусство Кино", №3, 1999

К И Н О К О Н Т Е К С Т : Ларс фон Триер: статьи